|
Ренэ Герра Ренэ Герра – доктор филологических наук Парижского университета, литературовед, собиратель, хранитель и исследователь культурного наследия Зарубежной России. Автор или составитель 34 книг (из которых 23 изданы на русском языке) о писателях и художниках-эмигрантах, а также более 300 научных и публицистических работ по культуре (литературе и искусству) русской эмиграции. . |
К 145-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ И.А.БУНИНА
«Я ВЫРОС В БУНИНСКИХ МЕСТАХ…»
В России, как прежде в Советском Союзе, любят отмечать памятные даты. Мне больше по душе, когда их отмечают со дня рождения, а не со дня смерти. Это, вероятно, связано с тем, что я француз, западный человек.
Иван Алексеевич ушёл из жизни в изгнании, в Париже. Он умер в год смерти Сталина. Стоит напомнить, что год его рождения совпал с годом рождения В.И. Ленина. Такая вот ирония судьбы. Культ большевистского вождя заслонил собой юбилей великого русского писателя, сделал невозможным его празднование в 1970 году. Так продолжалось долгие годы. Ведь И.А. Бунин был идейным врагом В.И. Ленина, его антиподом. Кроме ценителей настоящей литературы и профессиональных филологов, писателя в СССР мало кто знал. С тех пор прошло достаточно много времени. В России произошли существенные перемены. Было бы интересно в связи с этим проследить, как этапы творчества и жизни И.А. Бунина воспринимались советской и постсоветской критикой. Как его труды и в каком направлении переоценивались. По работам буниноведов этот литературный идеологический процесс прослеживается чётко и однозначно. Начиная со статей Твардовского и заканчивая обычной советской практикой «пробивания» в печать с помощью классиков советской литературы тех или иных «сомнительных» с точки зрения советского официоза произведений. Известно, что именно эти писатели, именитые и вознесённые властью, такие как, например, Твардовский и Симонов, содействовали своими предисловиями, короткими «благословениями» в несколько строк, а также «внутренними рецензиями» выходу из печати многих книг. Меня всегда коробила подобная советская практика. Но всё-таки я признаю полезность и эффективность таких «демаршей» со стороны «генералов» советской литературы. Ведь благодаря им в Советском Союзе сначала вышел однотомник, потом «огоньковский» пятитомник, затем девятитомник сочинений И.А. Бунина с предисловием Александра Твардовского и комментариями Бабореко и Михайлова и, наконец, последнее издание, самое полное — восьмитомник, составленный Бабореко в «Московском рабочем».
Говорю об этом не без определённого умысла. Приехав в СССР в 1968 году в качестве стажёра-аспиранта МГУ, я встретился по просьбе Бориса Константиновича Зайцева с Александром Кузьмичом Бабореко и Олегом Николаевичем Михайловым. Всегда нелегко вспомнить, что происходило сорок семь лет назад. Тем не менее, я не забыл, как проходила встреча с Бабореко, обставленная по всем правилам конспирации. Я должен был ему передать что-то для него очень важное. Мы встретились неподалёку от Библиотеки им. Ленина. Так обычно встречаются заговорщики или фарцовщики. Он, получив то, что хотел от меня получить, — тут же исчез, словно испарился. Но незадолго до его смерти наступили другие времена. Мы с ним снова встретились в Москве 29 августа 1994 года. Он пригласил меня к себе на обед и подарил свою книгу
«Дороги и звоны»(1) с такой дарственной надписью: «Глубокоуважаемому и дорогому Ренэ Юлиановичу Герра в память о тех давних днях, когда мы, встретившись, маялись где-то по московским переулкам. Я безмерно рад новой встрече – дома, за бутылкой водки, по русскому обычаю. Поднимем бокалы – чтобы сбылись наши лучшие надежды!». Не могу не привести также несколько цитат из этой его правдивой, честной книги: «Мы росли в мире, в котором столько творилось зла, и чтобы не сбиться с дороги наших отцов и дедов, заповедавших нам истины добра и справедливости, надо было устоять перед напором тех, кто, к несчастью для нашего поколения, нес в мир безбожие и примитив мышления материалистов, насаждал в обществе презрение к нормам добра и стремился уничтожить весь уклад жизни народа и его святыни» (с.18). «Незадолго до чествования Бунина [1973 г.] Макашин ездил в Париж… Ездить в Париж ему – а до него Никулину – было так же просто, как в Москве в Союз писателей. Отношение к Бунину у Макашина состояло в том, что он в качестве члена редколлегии ”Литературного наследства” наблюдал за изданием бунинского тома (том 84); всю редакционную работу выполнял А.Н.Дубовиков. Макашин ничего никогда не писал о Бунине. Если же говорить совсем точно, то было у него одно сочинение: так называемая ”внутренняя рецензия”, – то есть не для публикации – на мою статью ”Гимназические годы И.А.Бунина”, написанную для ”Известий отделения языка и литературы Академии Наук СССР”. Статья – сообщение о найденных в Орловском областном архиве документах (ф.534), открывших некоторые важные факты из биографии юного поэта; из этих документов выяснилось, когда он поступил в Елецкую гимназию, когда оставил учёбу; в журнале успеваемости указаны отметки; есть сведения и о том, где Бунин жил в Ельце, – готовый комментарий к ”Жизни Арсеньева”! Макашин статью ”зарезал”: правоверный марксист-ленинист написал, что я ничего не говорю ”об отношении Бунина к революционным демократам”. А Бунину было, когда отец привёз его в Елец в 1881 году сдавать вступительный экзамен, неполных одиннадцать лет!.. Большой вред причинило русской культуре его хвалебное, абсолютно беспринципное предисловие к книге некоего В.В.Лаврова ”Холодная осень”(2), за которую автора этой ”Осени” казнить мало ввиду её беспардонной лживости» (с.170-171).
Александр Кузьмич Бабореко был прекрасным буниноведом, человеком неплохим, по-своему честным, но запуганным. И всё-таки очень хорошо, что в конце жизни он успел написать эту книгу. Это было важно для него и для будущих исследователей. Мне нравится и первая его книга — «И.А.Бунин. Материалы для биографии»(3); к сожалению, второе издание, дополненное(4), как ни странно, хуже по определённым причинам.
Говорят, что о покойниках надо говорить хорошо, или ничего, а вот Вольтер сказал, что о покойниках надо говорить правду.
О. Н. Михайлов долгие годы заведовал сектором литературы Русского зарубежья в ИМЛИ. Мы были знакомы с 1968 года, а в октябре 1986 года, уже в годы перестройки, он впервые меня навестил в Париже. Я понимаю, что советским литературоведам было не то чтобы не сладко, это не то слово, им было очень непросто, приходилось приспосабливаться, взвешивать каждое слово. Знаете, бросать камни легко, а собирать их намного труднее. Повторяю, дело чести исследователей, разобраться в том, что писали советские литературоведы, буниноведы, что они преподносили читателю из произведений И.А. Бунина и с какими комментариями. Ведь они иногда даже переделывали произведения писателя, якобы для того, чтобы способствовать новой публикации. Скажу, что все эти ухищрения для меня абсолютно неприемлемы, а их ценность спорна.
Не могу в связи с этим не процитировать две дарственные надписи О.Михайлова: «Может быть, дорогой Ренэ, эта первая более или менее честная статья о Бунине – без экивоков и недомолвок. 4.03.1993 Париж»(5); «Дорогому Ренэ Герра эту книгу, которая писалась до нашей революции, несёт на себе следы застоя, но лежала в цензуре год и вышла только в Туле, -сердечно твой Олег Михайлов»6 и то, что он писал в 1997 году в своей статье о Бунине: «Книга ”Воспоминания” по резкости оценок не только в художественном, но и в политическом плане напоминала Бунина 1920-х («Окаянные дни», «Записная книжка», «Инония и Китеж»). Написанная с исключительной силой и блеском, эта книга включает, наряду со светлыми страницами (портреты Л.Н.Толстого, Чехова, Рахманинова, Эртеля, Джером Джерома), очерки-памфлеты, исполненные язвительности и сарказма. До недавнего времени главы эти либо вообще не публиковались у нас («Горький», «Маяковский», «Гегель, фрак, метель»), либо публиковались в усеченном, искажающем общий смысл виде («Третий Толстой», «Волошин», «Автобиографические заметки»)»(7).
Мне кажется, что в год 145-летия со дня его рождения, пришло время окончательно подвести черту под различными о нём публикациями и без всяких околичностей обозначить его место в русской литературе и даже шире – в русской цивилизации. И.А. Бунин — один из тех редких писателей XX века, который дважды победоносно возвращался своим творчеством и книгами на родину. Первое возвращение было во время хрущёвской «оттепели». Я уже в 1968 году обратил внимание, что его книги в московских букинистических магазинах почти не попадались. Безусловно, тогда существовал к нему огромный, неподдельный интерес. Потом, с разными приключениями, наконец, издали в 1973 году бунинский двухтомник в серии «Литературное наследство»8, не включив в него статьи Б. К. Зайцева и Г. В. Адамовича. И это при том, что к ним официально обращался сам С.А.Макашин, член редколлегии «Литературного наследства», с просьбой написать воспоминания об Иване Алексеевиче. Они написали, но их не напечатали, естественно, по идеологическим причинам. Это было бестактно и очень некрасиво, так как Адамович и Зайцев согласились писать бесплатно, я помню, как они честно трудились, учитывая академический характер издания. К счастью, Г.В.Адамович успел напечатать свой текст в «Новом Журнале»(9).
Второе триумфальное возвращение И.А. Бунина произошло в конце восьмидесятых годов на наших глазах. «Окаянные дни»(10) вышли в 1990 году не одним, а пятью изданиями, общим тиражом почти миллион экземпляров. Были напечатаны ранее запрещённые рассказы И.А. Бунина — «Под серпом и молотом», «Товарищ Дозорный», «Красный генерал» и его «Воспоминания». Вокруг его книг возник не просто интерес, точнее – ажиотаж. Книги писателя выходили миллионными тиражами. И это, как мне кажется, редкий случай в русской и вообще в мировой литературе. Это свидетельство того, насколько писатель был нужен России, какое воздействие на общественное сознание россиян оказывал его авторитет, я бы ещё добавил, его взыскующая совесть. Книги И.А.Бунина, особенно «Окаянные дни», к сожалению, актуальны и по сей день. Я бы посоветовал каждому россиянину читать и перечитывать «Окаянные дни» и повторять как заклинание: «чур меня!».
Эта страшная книга наводит на разные мысли, не всегда весёлые, особенно, что касается характера русского народа, мужицкой психологии и хитрости. Бунин нам показывает, что русский народ совсем не такой уж богоносец. Когда он выступал 16 февраля 1924 года в Париже с речью «Миссия русской эмиграции», он понимал, может быть, подсознательно, а потом чем дальше, тем с большей уверенностью, что уехал навсегда. Вот выдержки из этой исторической речи: «Мы в огромном большинстве своём не изгнанники, а именно эмигранты, то есть люди, добровольно покинувшие родину. Миссия же наша связана с причинами, в силу которых мы покинули её… Наша цель – твёрдо сказать: подымите голову! Миссия, именно миссия, тяжкая, но и высокая возложена судьбой на нас… Если бы даже наш исход из России был только инстинктивным протестом против душегубства и разрушительства, воцарившегося там, то и тогда нужно было сказать: ”Взгляни, мир, на этот великий исход и осмысли его значение. Вот перед тобой миллион из числа лучших русских душ, свидетельствующих, что далеко не вся Россия приемлет власть, низость и злодеяния её захватчиков”…Что произошло? Произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение человека…Миссия русской эмиграции, доказавшей своим исходом из России и своей борьбой, своими ледяными походами, что она не только за страх, но и за совесть не приемлет Ленинских градов, Ленинских заповедей, миссия эта заключается ныне в продолжении этого неприятия… Россия! Кто смеет учить меня любви к ней?...».
Человек умный и прозорливый, Бунин понимал, что наступившее лихолетье надолго, потому что знал лучше, чем многие другие писатели, русский народ. Именно в Ельце, в Бутырках, Озёрках, Васильевском он получил этот заряд. Бунин подчёркивал и гордился тем, что знает русский народ изнутри, и это не было позой. Между тем кое-что от барчука в нём оставалось. Об этом можно судить хотя бы по знаменитой истории, связанной с куплей им дворянской фуражки и что сам этот факт стал предметом шуток со стороны белых эмигрантов, проживающих в Париже.
В связи с тем, что социальнополитическая обстановка в России изменилась, а в характере экономической системы производства и распределения произошли коренные перемены, основанные на частной собственности и учитывая сегодняшнюю памятную дату, хочу сказать следующее. В России не очень любят говорить о том, что было тридцать лет назад. Понятно, что мало кому приятно вспоминать прежние прегрешения. Люди словно стесняются каких-то моментов своей биографии. Думаю, что в СССР в сфере литературной, особенно в критике и литературоведении, существовала круговая порука, потому-то у многих «рыльце в пушку». И всё-таки причина такой «забывчивости» более глубокая. Склад ума, мышления — вот что труднее всего изменить. Я часто говорю, что России давно уже нет: России дореволюционной, царской России. К сожалению или к счастью — не мне судить. Нет и Советского Союза — я бы определённо сказал: к счастью. А сейчас что? Постсоветская Россия, постсоветское пространство? Да, безусловно. Прошло почти сто лет, это уже не та Россия, это что-то другое. Что? Это будет зависеть от жителей вашей страны. Замечательно, что сейчас, и об этом нельзя забывать, каждый, кто хочет, может свободно читать Бунина не только у себя дома, но и в метро, на улице, где угодно. А потому что, скажем откровенно, сейчас это никого не волнует — читайте, пожалуйста, что хотите, хоть «Окаянные дни», хоть его антисоветские выступления. Но когда я нелегально привозил сюда несколько экземпляров «Окаянных дней», то в какой-то степени рисковал, а те, кому дарил эту книгу — рисковали еще больше. У них могли быть серьёзные неприятности, в лучшем случае их могли выгнать с работы, а в худшем – дать срок. Некоторые люди здесь делают вид, что забыли об этом, а ведь это было совсем недавно.
Впервые я увидел книги И.А. Бунина у моей учительницы русского языка Екатерины Леонидовны Таубер на юге Франции, в Мужене, между Каннами и Грассом, недалеко от Наполеоновской дороги, по которой Иван Алексеевич часто ездил в Канны на автобусе. Екатерина Леонидовна жила с супругом Константином Ивановичем Старовым, помещиком из Старого Оскола, бывшим офицером Царской армии, участником Белого движения. У них была очень скромная, полунищенская обстановка. Был у них застеклённый книжный шкаф, и в нём я первый раз увидел — мне было тогда лет тринадцать-четырнадцать — «Новый Журнал»: корешки со шрифтом Добужинского, книги Ивана Алексеевича Бунина и Галины Николаевны Кузнецовой. Екатерина Леонидовна говорила, что это книги замечательного писателя и поэта — я это подчёркиваю, потому что часто забывают на Западе и даже здесь, что Иван Алексеевич ещё и удивительный поэт. А сама она была акмеистка, её кумирами были Блок и Ахматова. И она же читала мне стихи Бунина. И что было знаменательно, всё это происходило «под сенью олив» – так Е.Таубер озаглавила свою вторую книгу стихов (Париж, 1948). И я тогда воспринимал всё живо, мне это было так близко, как человеку, который живёт в России в бунинских местах, читает «Жизнь Арсеньева» и ранние рассказы, связанные с этими местами, со средней полосой. Со мной происходило то же самое: я вырос, как это ни парадоксально звучит, в бунинских местах. Юг Франции, который Бунин описывает, — всё это мне до боли знакомо, это мой край родной. Так что здесь соединяются Приморские Альпы, судьбы Бунина, Зайцева, Зурова, Кузнецовой, Таубер, других писателей эмигрантов их круга и моя собственная молодость.
Забегая вперёд, скажу, что Зайцев тоже об этом писал, именно на юге Франции, благодаря Буниным, которые не раз приглашали его к себе. Он обнаружил в этих местах ту же прозрачность воздуха, покорившую его в своё время в Италии. В Провансе, в местечке Пюжетт, недалеко от аббатства Торонэ, он снова обрёл себя.
В Грассе, Бунин снимал сначала виллу «Бельведер», а потом «Жаннет», где проводил несколько месяцев в году. Это в некоторой степени внесло в его здешнюю жизнь определённую ноту, потому что у Бунина бывали Зайцев, Шмелёв, Мережковский, Гиппиус, Ходасевич, Берберова, Алданов, Степун, Рахманинов и многие другие. Мне кажется, Бунин был своеобразным магнитом, многие с ним хотели встречаться, общаться. Лазурный берег притягивал к себе представителей русской культуры с давних пор. Эта традиция пошла от Гоголя, Тютчева, Чехова. А Чехов — один из кумиров и Бунина, и Зайцева, которые в конце жизни написали о нём книги(11) .
Е. Л. Таубер была поэтом, прозаиком и литературным критиком и при этом очень скромным человеком. Она встречалась с Буниным, у меня сохранилась их переписка. Бунин в своём дневнике дал высокую оценку её творчеству. Не случайно стихи Екатерины Леонидовны душевно близки, родственны стихам Г. Н. Кузнецовой. Вот красноречивая дарственная надпись на книге «Грасский дневник»(12): «Родственной душе – милой Екатерине Леонидовне сердечно – Галина Кузнецова. Август 1972 Мюнхен».
Сохранилась переписка между Таубер и Галиной Николаевной, где сама Кузнецова говорит об этом. Уже после смерти Бунина, Вера Николаевна писала Екатерине Леонидовне, что высылает книгу Ивана Алексеевича «Митина любовь», вышедшую в нью-йоркском издательстве имени Чехова, но, к сожалению, ей придётся надписывать книгу вместо него. Именно в этом контексте и состоялась «моя встреча» с великим писателем-эмигрантом. Хочу отметить, что эта встреча произошла тогда, когда мало кто из западных славистов интересовался Буниным. Не только здесь, в советской России, ему мешал ярлык белогвардейца, но и на Западе. Я об этом уже не раз говорил и писал. Он был во главе «Белой библиотеки», «не принял и не понял великую октябрьскую революцию», он «не остался со своим народом», ушёл в эмиграцию. И я убеждён, что отрицательный подход, отсутствие интереса со стороны западных славистов имели под собой ту же самую основу.
Как ни странно, даже Нобелевская премия, присуждённая Бунину в 1933 году, не изменила существующее положение. Она не очень ему помогла, хотя он был первым из русских писателей, удостоенных Нобелевской премии по литературе. Хотя бы благодаря ей, во Франции Бунина стали переводить. Но это длилось не долго, — как ни странно, у него книг на французском языке было не так уж много, даже меньше, чем у другого писателя-эмигранта А. Ремизова. Тогда самое престижное, как и по сей день, издательство «Галлимар» выпустило несколько переводов, но каких книг? «Деревня»(13), «Господин из СанФранциско»(14), сами понимаете, с каким уклоном: якобы критика царской России. Не «Митина любовь», не «Солнечный удар», не рассказы из сборника «Тёмные аллеи». И это общая участь писателей первой волны послеоктябрьской эмиграции — их почти не переводили. Например, у Бориса Зайцева за почти 50 лет жизни в эмиграции в шли на французском языке всего лишь две книги: «Анна» и «Золотой узор»(15).
Письма И.А.Бунина своему литературному агенту М.А.Гофману открывают малоизвестные страницы биографии писателя, связанные с изданием его книг на французском, английском и немецком языках. В данном случае нас интересует всё то, что относится к французскому изданию его «Воспоминаний»(16), которые вышли 14 декабря 1950 года в Париже в издательстве КальманЛеви. Из писем мы узнаём, что «Воспоминания» предлагались также издательствам «Галлимар», «Плон», но контракт был подписан всё-таки с Кальман-Леви. По этим письмам видно, что ещё до появления русского издания(17) был заключён договор с французским издателем. Французский вариант книги вызвал нарекания Бунина: «Вообще издательство C-L по наглости беспримерное: какое, например, имели они право по-своему устанавливать порядок моих статей? Почему книга начинается с ”Чехова”?»(18). Из «Воспоминаний» Нобелевского лауреата были исключены несколько глав («Его Высочество», «Семёновы и Бунины», «Эртель», «Маяковский», «Гегель, фрак, метель»)… А в другом письме Гофману: «Я хотел Вам сказать, что в английском и американском изданиях расположение статей, составляющих книгу моих «Воспоминаний», должно быть такое, как в русском издании, а не то безобразие, которое позволил себе сделать С.Levy»(19).
Можно также задать себе вопрос: почему «Окаянные дни» появились во французском переводе20 только в конце восьмидесятых годов, после публикации в Москве21? Потому что эта книга была на Западе, как ни странно, не актуальна, неприятна и как бы «не созвучна эпохе», так как почти все французские издательства были с определённым левым уклоном. Так что не нашлось ни издательства, ни переводчика, потому что почти все французские переводчики, работающие, например, на «Галлимар», — бывшие коммунисты или их попутчики, и разве они могли позволить себе переводить такую книгу? И только благодаря перестройке в СССР «Окаянные дни» вышли наконецто во Франции. Ради справедливости надо отметить, что за последние годы появились новые книги Бунина на французском языке, но они вышли в свет только потому, что в постсоветской России его стали печатать большими тиражами. То же самое относится и к книгам Бориса Зайцева, Алексея Ремизова и Гайто Газданова. Первый однотомник И.Шмелёва22, которого среди французских славистов считали реакционером, чуть ли не фашистом, вышел в Москве тиражом в один миллион экземпляров. А когда вышли в США воспоминания Юрия Анненкова «Дневник моих встреч» (Нью-Йорк, 1966), я пытался устроить перевод на французский – не потому, что сам хотел его переводить, а просто хотел, чтобы французы читали воспоминания этого уникального художника и свидетеля целой эпохи; а также искал издателя для замечательной трилогии Романа Борисовича Гуля «Я унёс с собой Россию» (Нью-Йорк, 1981-1984), но в том и в другом случае получил отказ.
Интересно, что уже в наше время французские слависты-коммунисты стали писать предисловия и послесловия к произведениям Бунина и других писателей-эмигрантов, без всякого зазрения совести. Когда эти люди взялись за написание статей о тех, кого они упорно замалчивали, им было уже под семьдесят лет. Вопрос к этим авторам — я это говорю не для полемики, а исключительно ради того, чтобы понять логику их действий и до какого предела дошла их аморальность. Почему они раньше, до распада Советского Союза, не писали о Бунине и других писателях-эмигрантах? За пять лет дружбы и сотрудничества с Б. К. Зайцевым я ни одного французского слависта у него не встречал. Где они были? Они занимались своей карьерой и понимали, что общение с теми или другими из последних представителей литературы Зарубежной России может им навредить. И те самые, которые часто ездили в командировки в СССР, но никогда не писали и не говорили о том, что во Франции в изгнании жили Бунин, Шмелёв, Зайцев, Ремизов, Анненков, Георгий Иванов, Одоевцева, Адамович, Ходасевич, Берберова и др., вдруг стали активно интересоваться писателями-эмигрантами.
Этот очередной юбилей даёт возможность напомнить, что И.А. Бунин был первым из первых писателей Зарубежной России. Присуждение Бунину Нобелевской премии было воспринято в эмигрантской среде не только как признание его заслуг, но и как признание русской литературы в изгнании, как победа всей эмиграции. Эта награда вызвала огромное воодушевление в русском рассеянии, простиравшимся тогда, едва ли не по всем континентам – достаточно перелистать русско-язычную прессу 1933-1934 годов... Здесь не могу не процитировать то, что написал Марк Алданов в ноябре 1933 года: «Торжество знаменитого русского писателя есть торжество всей эмигрантской литературы. Так мы всё это и приняли. Так это приняли и старшие из нас, имена которых не раз назывались в связи с Нобелевской премией. Это делает им большую честь»23. Бесспорно, все его коллеги это прекрасно понимали, все товарищи по перу, как любил говорить Борис Константинович Зайцев, это осознавали. И первым из первых он был не только потому, что получил Нобелевскую премию, но потому, что своей жизнью доказал свою непримиримость к коммунистической диктатуре, и потому ещё, что свои литературные шедевры создал в эмиграции. Важно знать и не забывать о том, что долгое время в России не полагалось писать и говорить о том, что свои лучшие книги И.Бунин, Д.Мережковский, Б.Зайцев, А.Ремизов, И.Шмелёв, К.Бальмонт, Г.Иванов, В.Ходасевич написали в изгнании. Это противоречит тезису, что будто бы нельзя творить, будучи оторванным от родной почвы, и долгие годы в советской России писали чёрт знает что по этому поводу. Чтобы не быть голословным, не могу не процитировать то, что писал д.ф.н. ЛГУ Ю.А.Андреев в своей вступительной статье к «Избранному» А.М.Ремизова: «Отрыв от отечества сказался сугубо отрицательно на всех без исключения писателях-эмигрантах. Для Алексея Ремизова отрыв от России был чреват творческим бесплодием»24.
Комментарии излишни. Теперь, наконец, у вас все соглашаются, что лучшее у И.А. Бунина — это «Митина любовь», «Солнечный удар», «Жизнь Арсеньева», «Освобождение Толстого», «Тёмные аллеи», «Воспоминания» и всё это, извините, написано во Франции. И Бунин, как и другие писатели-эмигранты, показал, насколько они были сильны, и не только духом. Писать по-русски, как он писал, в отрыве от родины, действительно живя в другом мире, в другой языковой стихии, писать всё лучше и лучше, несмотря на возраст, на трудные материальные, психологические и моральные условия – поистине настоящий подвиг. И каждый из писателей-эмигрантов по-своему, в меру своих сил, его совершил.
И что важно отметить, все писатели-эмигранты, и не только писатели, а в том числе и военные, которые оставили воспоминания о Гражданской войне, и общественно-политические деятели как П.Н. Милюков, С.П. Мельгунов, Б.Э. Нольде, В.А. Маклаков и М.В. Вишняк очень рано поняли исторический заказ. Учитывая, что в Советском Союзе тот, кто хотел бы написать, не мог этого сделать, эмигранты считали своим долгом перед Россией, перед историей — написать в эмиграции о тех событиях, свидетелями которых они были. И поэтому они все — и Бунин в первую очередь — до сих пор являются примером настоящих русских патриотов.
Из близкого круга друзей Бунина, я, волею судеб, знал и даже дружил со многими, среди них: Б.К. Зайцев, Г.В. Адамович, В.В. Вейдле, Г.Н. Кузнецова, Л.Ф. Зуров, А.В. Бахрах, С.М. Лифарь, Я.М. Седых, В.А. Могилевский, Ю.К. Терапиано, В.С. Варшавский, Н.Н. Оболенский, А.Е. Величковский, И.В. Одоевцева, З.А. Шаховская, Е.Л. Таубер, С.Ю. Прегель, Т.Д. Логинова-Муравьёва… Сколько интересного и любопытного они мне рассказывали о И.А. Бунине! Конечно, они все хранили благодарную память о нём, прекрасно понимая, что им выпала редкая удача и великое счастье входить в окружение последнего русского классика. Но, говоря об этих взаимоотношениях, нельзя забывать, что воспоминания того или другого из современников имели место пятнадцать или двадцать лет после его кончины, когда время сделало своё дело, и страсти, конфликты уже улеглись. Прежде всего, хочется вспомнить рассказы Б. К. Зайцева, который в конце жизни часто вспоминал Ивана Алексеевича; переживал их разрыв, случившийся в январе 1948 года из-за исключения из эмигрантского Союза писателей тех, кто взял советский паспорт, поверив указу Президиума Верховного Совета СССР от 19.06.1946 г. о восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской Империи. Что произошло с теми наивными людьми, кто поверил советской власти, об этом вы знаете не хуже меня. Однако Зайцев не чувствовал за собой вины, полагая, что он и Бунин оба были виноваты и что поневоле были вовлечены в эту распрю из-за сталинского указа. Ему было тягостно об этом вспоминать. Борис Константинович говорил, что за месяц до смерти Ивана Алексеевича он послал ему письмо, чтобы помириться. Бунин так и не ответил, потому что уже ответить не мог. Но Зайцев очень переживал, так как он с большим уважением относился к Бунину. Он понимал первенствующее положение Бунина в русской зарубежной литературе, и с этим никто не спорил, даже представители младшего поколения. Это было ясно, я думаю, даже для Мережковского, Гиппиус, Ремизова, Шмелёва, Набокова, Газданова, не говоря о Ходасевиче, Адамовиче, Шаршуне, Терапиано, Одоевцевой, Шаховской. Кроме того, Борис Константинович любил вспоминать его близость к народу, несмотря на барственность. За последние десять лет жизни он немало написал о Бунине, о своих встречах и взаимоотношениях. Гордился тем, что был с ним «на ты». Именно на литературном вечере в его квартире в Москве (в доме на углу Гранатного переулка и улицы Спиридоновка) 4 ноября 1906 года после чтений Иван Алексеевич познакомился с Верой Николаевной Муромцевой, верной и преданной спутницей всей его жизни25 . Вот, что он писал в своей чуть ли не последней статье: «Всё же, в начале эмиграции в особенности, интерес к восточным пришельцам был, у культурной и не крайне левой части французской литературы и интеллигенции. Наиболее ярко выступило это в присуждении Нобелевской премии русскому, Бунину, в 1933 году. Был и советский кандидат, Горький, с именем всемирным, чего у Бунина не было. Но Шведская Академия предпочла бесподданного эмигранта. В эмиграции русской это присуждение встречено было восторженно. Как бы ”последние да будут первыми”»(26).
Борис Константинович как-то мне сказал: «Вам надо обязательно встретиться с Галиной Николаевной Кузнецовой». Он к ней относился с большим уважением, очень ценил, с высокой похвалой отзывался о книге «Грасский дневник». Б.К.Зайцев написал для меня рекомендательное письмо: «Дорогая Галина, записку эту передаст Вам мой знакомый (хорошо знакомый) Ренэ Юлианович Герра, французского происхождения, будущий профессор Русской Литературы. Он интересуется Буниным, будет писать о нём – не откажите рассказать ему о Грассе, о жизни там и т.п. Он хороший француз, пишу наспех, будьте здоровы, целую ручку. Ваш Бор. Зайцев 24.VI.70». Поэтому в июле 1970 года, специально поехал в Мюнхен, чтобы познакомится с музой Ивана Бунина. В дневнике Веры Николаевны Буниной можно читать в записи от 13 октября 1929 года великодушные, благородные и мудрые слова: «Я не имею права мешать Яну любить, кого он хочет, раз любовь его имеет источник в Боге. Пусть любит Галину… – только бы от этой любви было ему сладостно на душе»(27).
К тому же в Мюнхене мне хотелось встретиться с писателями Г.Газдановым, В.Варшавским, а также с поэтессой Ириной Бушман — первой женой поэта Б.Филиппова. Там мне очень помогла писательница Ирина Евгеньевна Сабурова, у которой я остановился в пригороде Мюнхена. Галина Николаевна меня очень любезно, даже трогательно приняла. Ей было явно приятно, во-первых, потому что я был от Бориса Константиновича, а это была хорошая, солидная рекомендация. Во-вторых, что я француз, а она всё-таки переводила «Волчицу» Франсуа Мориака28, которая вышла с предисловием Бунина. Она, безусловно, любила Францию и особенно Грасс и Лазурный берег, потому что её лучшие годы были связаны, несмотря ни на что, с этими незабываемыми местами. Несколько часов подряд мы беседовали зачашкой чая.Иестественно, всё было вокруг Бунина, но она сама меня тоже интересовала как представительница младшего поколения писателей-эмигрантов. О чём она ещё говорила? Как они с Маргаритой Августовной Степун, переехав в НьюЙорк, с 1949 года помогали Бунину. Не потому, что она хотела похвастаться этим, нет, просто показать, что не было полного разрыва с Буниным, что они остались друзьями, и она ему помогала в издательских и финансовых делах. Они с Маргой были связующими звеньями с издательством имени Чехова в Нью-Йорке, когда готовились к печати книги Бунина «Жизнь Арсеньева», «Весной, в Иудее», «Митина любовь», «Солнечный удар» и др., а также во взаимоотношениях Бунина с австрийскими и немецкими издательствами. И естественно, при всех наших беседах присутствовала от начала до конца Маргарита Августовна, которая меня также очень тепло и дружелюбно приняла. Если бы она наложила на встречу вето или ввела её в официальное русло, не возникли бы между нами доверительные отношения и не было бы той искренности, с которой общались со мной Галина Николаевна и Маргарита Августовна. И ещё хочу сказать о последней встрече с Галиной Николаевной в 1975 году. Я был тогда поражён тем, как она в своём угасании стала похожа на Маргу, скончавшуюся в 1971 году, — произошло полное их отождествление, и это меня потрясло больше всего. Не говоря уже о том, что, когда они обе были живы, между ними существовало полное взаимопонимание, я бы сказал, единение душ.
Трогательны надписи Веры Николаевны на своей книге «Жизнь Бунина. 1870-1906»29 Галине Николаевне: «Настоящее чудо: книга вышла ко дню его рождения! В ней много тяжёлого, много страданий, печали, но всё же эти годы прекрасны – среди нашей прелестной поэтической природы, в наших городах, в общении со своим народом, в творческом напряжении, словом, дома! Дорогой Гале дружески и сердечно. Автор. Париж 23.10.1958» и Маргарите Августовне: «Дорогой Марге, мою ”мозаичную” книгу на строгий суд. Дружески и душевно Вера Бунина. Париж 23.10.1958». В архиве Галины Николаевны на одной из книг30 сохранилась надпись Ивана Алексеевича уже после их разрыва, и там видно, что он хочет, чтобы она сохранила о нём добрую память. А на одной из его фотографий есть надпись, сделанная в то же время: «Вот каким я был, не то, что сейчас».
Вообще, я очень хотел бы издать альбом факсимиле дарственных надписей одних эмигрантских писателей другим. Это было бы весьма любопытное и полезное во многих отношениях издание.
Например, Нина Берберова мечтала, чтобы Иван Алексеевич высказался хотя бы в письме о её новой книге31, о чём свидетельствует её дарственная надпись: «Дорогой Иван Алексеевич, пожалуйста, исполните мою просьбу: прочтите эту книгу и скажите мне что-нибудь о ней. Н.Берберова, Longchêne 27.VI.1938». Другие посылали свои книги в надежде, что Бунин им напишет отзыв или рецензию. Но, тем не менее, надпись Ходасевича на книге о Пушкине32, подаренной Бунину, весьма лаконична: «Дорогому Ивану Алексеевичу Бунину от автора. 1937, апр.». Зато весьма красноречиво то, что он писал Галине Кузнецовой: «Поклонитесь Ивану Алексеевичу. Он меня знать не хочет, а я его хочу знать очень, п.ч. ”Арсеньев” чудесно хорош, до чёртиков. Ваш В.Ходасевич. 16.06.1933» и пять месяцев спустя в своей статье о Бунине: «Члены Нобелевского комитета присудили лавры гонимому страннику, почти беззащитному и почти бесправному…»(33).
Я близко знал блестящего литературного и художественного критика Владимира Васильевича Вейдле, преданного почитателя и соратника поэта В.Ходасевича, о котором он написал первую монографию34. Не могу не процитировать дарственную надпись Ходасевича на своей книге о Пушкине: «Дорогому Владимиру Васильевичу от любящего его В.Х. 1937, 28 марта». Я являюсь его душеприказчиком и наследником. В моём архиве хранится часть писем Бунина к Вейдле, другие находятся в Бахметьевском архиве Колумбийского университета. И по этим письмам видно, что Бунин очень ценил мнение Вейдле и каждый раз просил его написать рецензию на свои новые книги. Конечно, это о многом говорит. Совершенно справедливо Г.П.Струве писал: «Из многого, что было сказано зарубежной критикой о Бунине, всего ближе к сути дела то, что писал о нём В.В.Вейдле…»(35). Я знал и Георгия Викторовича Адамовича, с которым не раз встречался и в Париже, и в Ницце. Я не случайно назвал Вейдле и Адамовича. Оба они любезно согласились раз в месяц приходить ко мне, чтобы я записал на магнитофон их воспоминания о литературной жизни русского Парижа – журналах «Современные записки», «Числа», о блистательном русском Монпарнасе, о «Зелёной лампе», о «Воскресеньях» у Мережковских и, конечно, о Бунине. Приходили они, зная, что мне это приятно, что их рассказы я сохраню.
В заключение хочу сказать: у первой волны своя история – сопротивление, отступление, бегство, хождение по мукам, встреча с чужбиной, осмысление прошлого и осознание миссии: быть не в изгнании – а в послании36. Феномен первой русской эмиграции уникален, т.к. ей нет аналогов в мировой истории; лучшее оправдание этой волны – её культурное наследие. Нельзя забывать: всё то, что создали в трудных материальных и психологических условиях русские эмигранты – поэты, писатели, философы, богословы, художники, композиторы… – в Советском Союзе семьдесят лет находилось под запретом. Об их подвиге было принято либо умалчивать, либо хулить, либо чернить. Все советские энциклопедии были наполнены чувством отторжения, ненависти к белоэмигрантам, – тема эта, по причинам, не требующим объяснений, была десятилетиями наглухо закрыта. Книги писателей-эмигрантов находились в СССР под семью замками в спецхранах. Сколько было разоблачителей ихулителей Русского Рассеяния,которое по праву можно назвать Зарубежной Россией, ибо она сумела сберечь и приумножить достояние дореволюционной культуры. Униженные, изгнанные из большевистской России, объявленные её врагами, белые эмигранты сохранили до конца любовь к родине и веру в её возрождение.
1 А.Бабореко. Дороги и звоны. Изд. Московский Рабочий, М., 1993. 211 с.
2 Валентин Лавров. Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции (1920-1953). Изд. Молодая гвардия, М., 1989. 383 с.
3 А.Бабореко. И.А.Бунин. Материалы для биографии (с 1870 по 1917). Изд. Художественная литература, М., 1967. 303 с.
4 А.Бабореко. И.А.Бунин. Материалы для биографии с 1870 по 1917. Издание второе. Изд. Художественная литература, М., 1983. 351 с.
5 Олег Михайлов. Иван Бунин. Окаянные дни. Изд. Молодая гвардия, М., 1991, 335 с.
6 Олег Михайлов. И.А.Бунин. Жизнь и творчество. Приокское книжное издательство, Тула, 1987, 319 с.
7Олег Михайлов. Бунин Иван Алексеевич. Литературная энциклопедия Русского Зарубежья 1918-1940. Писатели Русского Зарубежья. Изд. РОССПЭН, М., 1997, 511 с. С.90.
8 Литературное наследство. Том восемьдесят четвёртый в двух книгах. Иван Бунин. Книга первая. Издательство «Наука», М., 1973, 696 с. / Книга вторая. 551 с.
9 Г.Адамович. Бунин. Воспоминания. Новый Журнал №105, Нью-Йорк, декабрь 1971. С.115-137.
10 И.А.Бунин. Окаянные дни. Изд. Советский писатель, М., 1990, 175 с., тираж 400 000 экз. / И.Бунин. Окаянные дни. Под серпом и молотом. Сост. Р.Тименчик. Изд. ЦК КП Латвии, Рига, 1990, 237 с., тираж 100 000 экз. / Иван Бунин. Окаянные дни. Вступ. ст. А.К.Бабореко. Изд. Советский писатель, М., 1990, 414 с., тираж 100 000 экз. / И.Бунин. Лишь слову жизнь дана…Сост., вступ. ст., примеч. и имен. указ О.Н.Михайлова. Изд. Советская Россия, М., 1990, 368 с., тираж 50 000 экз. / Олег Михайлов. Иван Бунин. Окаянные дни. Сост. предисл. О.Михайлова. Изд. Молодая гвардия, М., 1991, 335 с., тираж 200 000 экз. / И.А.Бунин. Окаянные дни. Предисл. О.Михайлова, примеч. С.Крыжицкого. Приокское книжное издательство, Тула, 1992, 319 с., тираж 75000 экз.
11 Борис Зайцев. Чехов. Литературная биография. Изд. им. Чехова, Нью-Йорк, 1954, 260 с. / И.А.Бунин. О Чехове. Незаконченная рукопись. Предисловие М.А.Алданова. Изд. им. Чехова, Нью-Йорк, 1955, 412 с.
12 Галина Кузнецова. Грасский дневник. Изд. В.Камкин, Вашингтон, 1967, 315 с.
13 Ivan Bounine Prix Nobel 1933. Le Village. 10e édition nrf. Gallimard, Paris, 1934. 292 c.
14 Ivan Bounine Prix Nobel 1933. Le monsieur de San Francisco.10e édition nrf. Gallimard, Paris, 1934. 342 c.
15 Boris Zaïtzev. Anna. Ed. Saint-Michel, Paris, 1931, 279 c. (Les Maîtres étrangers) / Boris Zaïtsev. La guirlande dorée. Hachette, Paris, 1933, 286 c. (Collection Les meilleurs romans étrangers).
16 Ivan Bounine. Prix Nobel. Mémoires. Traduit du russe par Hélène Bayan. Calmann-Lévy, éditeurs, Paris, 1950. 178 с.
17 И.А.Бунин. Воспоминания. Книгоиздательство Возрождение – La Renaissance, Париж, 1950. 272 с. 18 Бунинские материалы из архива М.А.Гофмана. Письмо декабрь 1950 или январь 1951. Филологические записки. Вып. 20. Воронеж, 2003. С.22.
19 Бунинские материалы из архива М.А.Гофмана. Письмо от 25 января 1951. Филологические записки. Вып. 20 Воронеж, 2003. С.22.
20 Ivan Bounine. Jours maudits. L’Age d’Homme, Lausanne, 1988. 179 с.
21 Фрагменты из «Окаянных дней» вошли в Собрание сочинений Бунина в 6 томах. Т. 6. Изд. Художественная литература, М., 1988.
22 И.С.Шмелёв. Избранное. Изд. Правда, М., 1989.
23 М.А.Алданов. Выбор Шведской Академии. И.А.Бунин. Иллюстрированная Россия №48 (446), Париж, 25 ноября 1933. С.3.
24 А.М.Ремизов. Избранное. Сост., подготовка текста, вступит. статья и коммент. Ю.А.Андреева. Изд. Художественная литература, М., 1978. (510 с.). С.32.
25 В.Н.Муровцева-Бунина. Жизнь Бунина 1870-1906. Париж, 1958. С.170.
26 Борис Зайцев. Изгнание. Русская литература в эмиграции. Сборник статей под ред. Н.П.Полторацкого. Питтсбург, 1972. (409 с.). С.4.
27 Устами Буниных. Дневники. Том II. Изд. Посев, Франкфурт-на-Майне, 1981. С.210.
28 Франсуа Мориак. Волчица (Genitrix). Перевод Г.Н.Кузнецовой с предисловием Ив.А.Бунина. Изд. Русские записки, Париж, 1938, 117 с.
29 В.Н.Муровцева-Бунина. Жизнь Бунина 1870-1906. Париж, 1958. 171 с.
30 И.А.Бунин. Воспоминания. Изд. Возрождение, Париж, 1950. 272 c. Инскрипт автора: «Из книг Г.Н.Кузнецовой. Ив.Бунин 29.IX.50. Париж».
31 Н.Берберова. Без заката. Роман. Изд. Дом книги, Париж, 1938, 162 с.
32 В.Ф.Ходасевич. О Пушкине. Изд. Петрополис, Берлин, 1937, 193 с. Настоящая книга В.Ф.Ходасевича отпечатана в ознаменование столетия кончины А.С.Пушкина в феврале 1937 г. в типографии Шпеер и Шмидт в Берлине в количестве пятисот экземпляров, из который 50 экземпляров с подписью автора в продажу не поступают. Экземпляр №40.
33 Вл.Ходасевич. О Бунине. Возрождение. Париж, 16 ноября 1933.
34 В.Вейдле. Поэзия Ходасевича. Париж, 1928, 64 с. Отпечатано 100 нумерованных экз. В моём книжном собрании хранятся: экз. №10 с дарственной надписью: «Милому Рене Юлиановичу Герра старенькую эту книжечку надписывает старый его друг – автор. 5.IV.75»; экз. №43: «Дорогому Рене Юлиановичу Герра от преданного ему автора. 5.II.77»; экз. №69: «Рене Юлиановичу Герра с дружеским чувством от автора. В.В. Париж, 8.IV.79».
35 Глеб Струве. Русская литература в изгнании. Опыт исторического обзора зарубежной литературы. Изд. им. Чехова, Нью-Йорк, 1956, 408 с. С.249.
36 Н.Берберова. Лирическая поэма. Современные записки №ХХХ, Париж, 1927. С.230.