|
Тарасов Борис Николаевич, доктор филологических наук, заслуженный деятель науки РФ, сопредседатель Союза писателей России, лауреат ряда международных и отечественных литературных премий (Бунинской, Горьковской, им. Достоевского, им. Тютчева, в том числе государственной премии правительства РФ в области культуры (2013) и Патриаршей литературной премии (2016)). |
УРОКИ «ВЗРОСЛОГО ЧЕЛОВЕКА»
В ПОИСКАХ «ТРЕТЬЕЙ ПРАВДЫ»
Иван Алексеевич Бунин является одним из самых выдающихся продолжателей в XX столетии духовных и эстетических традиций русской классической литературы и передовым человеком в том смысле, какой придавал этому понятию Н. В. Гоголь, в эпоху зарождения прогрессистских устремлений недоумевавший, как люди мало озабочены главным — познанием своей собственной природы. По убеждению автора «Мёртвых душ», передовым человеком может быть назван лишь тот, кто способен разглядеть в любых внешних общественноисторических преобразованиях их подспудное духовно-нравственное содержание, увидеть, какие, говоря державинским стихом («я царь, я раб, я червь, я бог»), царские (свобода, любовь, совесть, честь, достоинство) или рабские (гордыня, тщеславие, любоначалие, алчность, сластолюбие, сребролюбие) свойства этой самой двойственной природы воспроизведутся в «новых» идеях. По заключению Гоголя, люди вознамерились образованием и наукой выгнать злобу из мира, а она входит в него с другого конца — дорогой ума, усиливая в них «раба» и «червя» и ослабляя «бога» и «царя». В понимании писателя борьба в этом «новом мире» разворачивается не в социально-политическом плане (между правыми и левыми, капиталистами и коммунистами, богатыми и бедными), а в религиозно-метафизическом и духовно-культурном — за человеческую душу, за образ человека, за охранение высшего и царского в нём от низшего и рабского, от собственной «кривизны».
Такая внесословная, внеклассовая, внепартийная, внегрупповая передовая мудрость была существенным свойством художнического дара и творческого самосознания Бунина, подчеркивавшего: «Я не касался в своих произведениях политической и общественной злободневности; я не принадлежал ни к одной литературной школе, не называл себя ни декадентом, ни символистом, ни романтиком, ни реалистом... Я, как сказал Саади, “старался обозреть лицо мира и оставить в нём чекан души своей”, меня занимали вопросы психологические, религиозные, исторические».
Во время преподавания в университетах Франции в 90-е годы мне доводилось подолгу беседовать с Зинаидой Алексеевной Шаховской, которая отмечала передовой ум Бунина, его чуткое и полное, точное и глубокое восприятие всего происходящего в мире, основанное на прозорливом проникновении во «всю таинственность человеческой природы», по-своему раскрывавшуюся и в нём самом. «С такой__ же яростью, — пишет она в книге «Отражения», — с которой он ощущал жизнь, земные радости и цветение, предчувствовал он и тленье. Не было в Бунине мудрости и пресыщенности Соломона, но жила в нём память о конце всего существующего, память Экклезиаста».
Проникновение в таинственную двойственность человеческой природы с особой тонкостью проявлялось в его описаниях сочетаний света и тьмы в любовных взаимоотношениях людей («Дело корнета Елагина», «Митина Любовь», «Сны Чанга», «Солнечный удар», «Чистый понедельник», «Руся», «Тёмные аллеи» и др.), того, что заключено в тютчевских строках:
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей...
Но и в глобальных общественных переменах и катаклизмах художническое и публицистическое внимание Бунина обращено прежде всего к душевно-духовному состоянию действующих лиц. «Он ненавидел коммунизм, — писала З. А. Шаховская, — за его хамскую тупоумность, за разрушение прошлого, без которого нет будущего, за погашение духа и творчества, за убийство России, потому что без преемственности нет и культуры — а цепь культуры была прервана насилием и, может быть, навсегда...»
Однако передовым оком Бунин обнаруживал внутреннюю деградацию личности и в капиталистических отношениях. «Я с истинным состраданием, — сокрушался он, — смотрел всегда на всякое благополучие, приобретение которого и обладание которым поглощало человека, а излишество и обычная низость этого благополучия вызывали во мне ненависть». Господство экономических мотивировок, материальных призраков жизни порабощает человека низшими силами всепоглощающей корысти и конкурентной борьбы, иссушает высшие силы благородства и подлинной свободы, которые превращаются в условную шелуху, едва прикрывающую наготу эгоистической натуры и циничности расчётов. В клетке сниженных идеалов и при власти потребительской деспотии всегда незримо работает социал-дарвинистская идея естественного отбора, обставленная красивыми речевыми конструкциями о демократии, диктатуре закона и т. п. Закрепляется скрытая враждебность и недружественная разделённость людей.
С сожалением Бунин констатирует, что мы, уставясь в землю лбом, «с архисеминарской серьёзностью» философствуем о поверхности либерально-эгалитарных и капиталистических процессов, утратив непосредственный, прямой, крепкий и строгий взгляд «взрослого человека » на то, что происходит в душевно-духовном мире человека. Необходимо, считает он, преодолеть отсутствие внимания, распущенность мысли, слабость логики в осознании происходящего там: «Мир одержим ещё небывалой жаждой корысти и равнением на толпу, снова уподобляется Тиру и Сидону, Содому и Гоморре. Тир и Сидон ради торгашества ничем не пожертвуют, Содом и Гоморра ради похоти ни в чём не постесняются. Всё растущая в числе и всё выше поднимающая голову толпа сгорает от страсти к наслаждению, от зависти ко всякому наслаждающемуся. И одни (жаждущие покупателя) ослепляют её блеском мирового базара, другие (жаждущие власти) разжиганием её зависти. Как приобресть власть над толпой, как прославиться на весь Тир, на всю Гоморру, как войти в бывший царский дворец или хотя бы увенчаться венцом борца якобы за благо народа? Надо дурачить толпу, а иногда даже и самого себя, свою совесть, надо покупать расположение толпы угодничеством ей. И вот образовалось в мире уже целое полчище провозвестников “новой” жизни, взявших мировую привилегию, концессию на предмет устроения человеческого блага, будто бы всеобщего и будто бы равного. Образовалась целая армия профессионалов по этому делу — тысячи членов всяческих социальных партий, тысячи трибунов, из коих и выходят все те, что, в конце концов, так или иначе прославляются и возвышаются. Но, чтобы достигнуть всего этого, надобна, повторяю, великая ложь, великое угодничество, устройство волнений, революций, надо от времени до времени по колено ходить в крови».
Что можно сказать об уроках Бунина? С архисеминарской серьёзностью мы рассуждаем о биологическом и информационном и технологическом прогрессе, о преобразованиях и реформах, инновациях и инвестициях, о президентских и парламентских конституциях, об американской и шведской моделях рынка, о правовом государстве и искусственном интеллекте и т. д. и т. п. А за бортом сознания оказываются те процессы, которые по-своему обрабатывают и формируют душевно-духовный мир «нового» человека, упрочивают и утончают болезненное своекорыстие в тисках монетаристского абсолютизма, воинствующего панэкономизма, юридического фетишизма и мировоззренческого сциентизма. Именно в такой «внутренней» среде вызревают двойные стандарты, очередные разломы и катаклизмы, разноцветные революции и войны, экстремизм и терроризм, от чего и предостерегает не зашоренный, прямой и крепкий взгляд писателя.
Ещё в 20-е годы минувшего века Т. Элиот заметил, что мы мудрость поменяли на знание, а знание — на информацию. В настоящее время такая замена выражена,__ конечно же, в гораздо большей степени, в том числе и благодаря Интернету. В атмосфере «информационного общества», когда у людей, по словам французского философа Ж. Бодрийяра «слишком много информации и слишком мало смысла» и сокращается духовно-интеллектуальный обзор, переизбыток несистематизированных и неосмысленных новостей, фактов, мнений при господстве визуального мировосприятия с отрывочной инстиктивно-чувственной реакцией на происходящее способствует формированию клипового, фрагментарного, мозаичного сознания и ещё более удаляет от искомой мудрости. К тому же сплошная прагматизация и коммерциализация жизни при её смыслоутрате вырабатывают более «тонкие» и «незаметные», но более мощные и эффективные, нежели идеологические диктаты и препоны, механизмы подавления свободы, перевёртывания истинных ценностей, искажения реального значения творчества, в том числе и литературного. Гедонизм и утилитаризм становятся принципиальными негласными критериями в «цивилизованном мире». В результате возникает своеобразная блиц-культура с укороченным пониманием действительности, а «новая чувствительность» в литературе, живописи, музыке, театре оказывается все более вульгарной и поверхностной, избегающей__ высокого и благородного начала в человеке. Бьющие по примитивным чувствам новизна, острота, яркость, занимательность, прикольность (нередко патологическая) темы, сюжета, персонажей, ироническая развлекательность, пародийный нигилизм, нарочитая сенсационность заменяют глубинное художественное исследование окружающей жизни и фундаментальных противоречий человеческой природы калейдоскопическим мельтешением, по сути, даггеротипических картинок, несмотря на порою изощрённые приёмы и формы, прихотливую игру фантазии, экстравагантные эксперименты.
В такой сложившейся культурно-исторической атмосфере уроки «взрослого человека» Бунина, сполна испившего «чашу жизни» и упорно искавшего «третью правду» между «великолепием», «красотой» и «ужасом», «скукой» бытия, трудно переоценить.