Рассказ И.А. Бунина «Архивное дело»: преобразование литературного «архива» русской классики
Для И.А. Бунина рефлексия художественного слова и легитимация литературы как профессиональной деятельности были центральными вопросами его жизни в искусстве[1; 2. С. 90–122; 3. С. 408].На сегодняшний день в исследовательской традиции изучение важнейшего вопроса о метапозиции Бунина по отношению к его художественному творчеству носит спорадическийхарактер. Тема рефлексивности бунинского текста тонет в более общей – и в целом разрешенной (см. классические работы О.В. Сливицкой [4]) – проблеме общеэстетических воззрений писателя и его взглядов на задачи искусства.
М.Н. Эпштейн в качестве метасюжетаXIX в. рассматривает произведения, в центре которых расположен металитературный персонаж-переписчик. Исследователь отмечает, что переписчиками были в литературе XIX в. те герои, которых в литературно-критической и литературоведческой традиции принято объединять в социально-психологический тип так называемого «маленького человека» (это, прежде всего, герои Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова)[5. С. 27‒61].
Ряд выделенныхЭпштейном металитературных персонажей-переписчиков может быть дополнен образом Фисунаиз рассказа Бунина «Архивное дело» (1914).В буниноведении предпринималось несколько попыток специального анализа рассказа[6,7,8].
На первый взгляд, Бунин в этом рассказе сохраняет разработанный в XIX в. сюжет и конфликт.Сходство касается внешнего облика переписчиков, чрезмерно точногособлюдения ими служебного регламента, и смерти в результате столкновения с «власть предержащим» [5,7]. Однако это сходство с предшественниками обнаруживает свою обманчивость в аспекте характера обращения героев со словом.
У Гоголя, Достоевского и Чехова переписчики подвергаются со стороны своего окружения осмеянию, причем основанием для шуток становится именно их утилитарная связь с письмомили языком (См., например, «Шинель»Гоголя: <…>когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?»[9. С. 119]). При этом персонажи-переписчики реагируют на насмешку болезненно.
Напротив, шутки по адресу Фисуна,который остается внутри собственной системы ценностей, оказываются безуспешными. Уже с первого абзаца текста бунинского рассказа на первый план выходит не социальная проблема унижения, а филологическая проблема называния: «Нас<…> все потешало в нем: и то, что он архивариус, и не только не находит смешным это старомодное слово, а, напротив, понимает его очень высоко, и то, что его зовутФисуном, и даже то, что ему за восемьдесят лет»[11. С. 35].Фисун не стыдится своей профессии.
В феноменологическом ключе Бунин отделяет героя от ценности социальной иерархии и перемещает его в контекст, связанный с онтологическим осмыслением статуса слова. Система общества в сознании Фисуна оказывается субстанциальной, между ее раз и навсегда заданными уровнями нет конкуренции: «Фисун<…> твердо держался <…> косного убеждения, что двум колосьям в уровень никогда не расти» [11. С. 40]. Поэтому в системе социальной иерархии Фисун – единственный переписчик, который оказывается не только объектом власти, но и субъектом: он сам имеет подчиненного – Лугового.
Башмачкин не понимает смысла того, что он переписывает, ему интересен только материальныйвид слова. Сама плоть героя стремится стать буквой: «<…> в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его»[9. С. 119]. Восхищение Беликова вызывает звучание и слов: «О, как звучен, как прекрасен греческий язык! – говорил он со сладким выражением[10. С. 43].Обессмысливание и овеществление слова сопровождается уходом Башмачкина и Беликова из «живой» жизни в мир репрезентаций,знаков. В координатах бунинской эстетики такого рода эскапизм является признаком вырождения.
Имена переписчиков XIX в. либопредельно овеществлены – Башмачкин (башмак) и Беликов (ср.: «беловик»), либо нравственно обусловлены – Акакий (греч. – незлобивый) и Макар (греч. – счастливый) Девушкин (безгрешный). Прозвище Фисун образовано от личного имени Афанасий от др.-греч. «бессмертный»: значение расположено на ином уровне, где отдельные категории физического, социального и этического, объединены в поле онтологического.Это подчеркивается и мифологическим прозвищемФисуна –Харон (обитательлиминального пространства между миром живых и царством Аида).
Это прозвище относится не только к Фисуну, но и к рассказчику: он тоже «Харон в некотором роде» [11. С. 36]. И здесь обнаруживается важнейшее отличие «Архивного дела» от других рассказов о переписчиках: нарративный слом.
Ретроспективно излагая свою историю «воспитания чувств», рассказчикв начале повествования противопоставляет «косного» Фисуна «передовым людям» своего времени (к которым причисляет и себя в молодости). Однако смерть Фисуна провоцирует в библиотекаре «прозрение», осознание различия между мизерной жизнью архивариуса и его истинным предназначением хранителя Памяти. После нарративного слома утверждается истинность авторитета Фисуна, а объектом развенчания становится продолжатель «значительных лиц» классики XIX в. Алексей Алексеевич Станкевич.
Новая металитературная позиция персонажа-писателя вскрывается в противопоставлении Станкевича и Фисуна. Оба героя обладают метами личности Бунина:Фисунимел реального прототипа из жизни Бунина[12. С. 130, 137], а сочетание имени и отчестваСтанкевича – Алексей Алексеевич – дублирует отчество Бунина (далее в его рассказах встретится целый ряд Алексеев Алексеевичей).
Художественный анализ словесного знака ведется в «Архивном деле» в русле противопоставления устной речи и письменного текста, а в рецептивном отношении – соответственно, слышимого и видимого. В отличие от архива Фисуна, слово Станкевича представлено как устное. Риторикой его публичных речей является идеологическое убеждение: «призыв[] к “забытым словам”, к добру, к правде, к гуманности<…>» [11. С. 39].Речь либерала XIXв. Бунин описывает в духе характерной для революционного времени агитационной, пропагандистской риторики.
После речи Станкевичав зале собрания«казалось, уже не стало никакого различия между низом и верхом» [11. С. 40]. Посыл слов ораторазаключается в разрушении социальной иерархии, которая была причиной существования «маленького» человека и утверждении общества, основанного на равенстве. Однако оставив публику, Станкевич возвращается в привычное для себя символическое пространство с четко выстроенной иерархией. Соответствующе он ведет себя в столкновении с Фисуном: «Ты осмелился забратьсяв господскую уборную?» [11. С. 42]. Поведение либерала Станкевичане совпадает со смыслом его слов, тогда как Фисун, убежденный, что «низ и верх суть два совершенно разных мира» [11. С. 38], сохраняет свою идентичность.
Противопоставление антагонистов подчеркивается разницей действия их органов чувств. Станкевичв освещенной многолюдной залетеряет способность видеть: «опустился Станкевич на свое место<…>, как бы ничего не видящий» [11. С. 41‒42]. Зрение Фисуна, напротив, становится более четким: «не мог не видеть<…> того, что стало зримым, явным и несомненным для всех» [11. С. 40]. В противовес Фисун постепенно теряет слух: «всегда холодные восковые уши» [11. С. 35]. Между властью (слепым Станкевичем) и подчиненным (глухонемым Фисуном) отсутствует общий язык: коммуникация сводится к абсолютизации вертикали господина и раба.
Итак, «переписывая» один из метасюжетов русской литературы, Бунин меняет социальные коды на культурные. Социально-психологический аспект, в рамках которого старшими писателями проблематизировалась профессия литератора, дезавуируется Буниным в пользу ее осмысления в категориях бытия, памяти и предназначения.
Метапозиция Бунинавыявляется в фундаментальной борьбе живого человека со смертью и забвением: «надо оберегать их [архивы. – Я.Б.], ибо, если бы их не было<…>как бы сохранился вот хоть этот листок, на котором пишу я бедную и жалкую повесть Фисуна» [11. С. 43]. Библиотекарь-рассказчик, в конце концов, унаследовавший должность и взгляды Фисуна, обретает статус писателя. Сам рассказ метатекстуально преподносится как справка повествователя, подтверждающая его собственное существование.
Литература
- Лотман Ю.М. Два устных рассказа Бунина (К проблеме «Бунин и Достоевский») // Лотман Ю.М. О русской литературе. СПб.: Искусство-СПБ, 1997. С. 730‒742.
- Марченко Т.В. Поэтика совершенства: О прозе И.А. Бунина. М.: Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына, 2015. 208 с.
- Бабореко А.К. Бунин: Жизнеописание. М.: Молодая гвардия, 2004. 464 с.
- Сливицкая О.В. «Что такое искусство? Бунинский ответ на толстовский вопрос // Русская литература. 1998. №1. С. 44‒53.
- Эпштейн Н.М. Слово и молчание: Метафизика русской литературы: Учеб. пособие для вузов. М.: Высшая школа, 2006. 559 с.
- Пожиганова Л.П. Шут в батлейке: синкретизм в поэтике игры в рассказе «Архивное дело» // Л.П. Пожиганова Мир художника в прозе Ивана Бунина 1910-х годов. Белгород: Изд-во Белгородского ун-та, 2005. С. 102-128.
- Пращерук Н.В. «Литературная канва» «Архивного дела» // Пращерук Н.В. Проза И.А. Бунина в диалогах с русской классикой: монография. Екатеринбург: Изд-во УрФУ. 2016. 206 с.
- Анисимов К.В. Письмо и/как власть: «Архивное дело» // Анисимов К.В. «Грамматика любви» И.А. Бунина: текст, контекст, смысл. Красноярск: Изд-во СФУ, 2015. С. 63-68.
- Гоголь Н.В. Шинель // Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. и писем: В 17 т. Т. 3: Повести; Т. 4: Комедии. М.: Изд-во Московской Патриархии, 2009. С. 117‒145.
- Чехов А.П. Человек в футляре // Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем в 30 т. Сочинения: в 18 т. Т. 10. М.: Наука, 1977. С. 42‒54.
- Бунин И.А. Собр. соч.: в 6 т. Т. 4. Произведения 1914–1931. М.: Худ. лит., 1988. 703 с.
- Муромцева-Бунина В.Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью. М.: Советский писатель. 1989. 512 с.