|
Владимир Смирнов Профессор, заведующий кафедрой новейшей русской литературы. Окончил историко-филологический факультет Тверского университета в 1963 году. Специальность: преподаватель литературы и русского языка в средней школе. В 1970 поступил в дневную аспирантуру Литературного института по кафедре советской литературы. Учась в аспирантуре, начал преподавать. По окончании аспирантуры был приглашён в штат института, где преподаёт с 1 января 1974 года по сей день. |
Вестник Литературного института им. А.М. Горького №2, 2008
О ПОЭЗИИ БУНИНА
О стихах Бунина большей частью принято писать как о чём-то подчинённом, второстепенном рядом с его повествовательным искусством. Таково распространённое мнение. Когда-то, разумея среднестатистического читателя, Владимир Набоков насмешливо указал на это обстоятельство: поэзия Бунина — «забава человека, обречённого писать прозой». Отмеченная Набоковым глуповатая снисходительность звучит во множестве писаний и оценок.
«Страсть к стихотворчеству» пробудилась у Бунина рано. Он стал писать стихи с 7-8 лет, подражая А. С. Пушкину «даже в почерке». В столичных изданиях бунинские стихотворения впервые появились в 1887 году. Первой книгой поэта был сборник «Стихотворения 18871891 гг.», он вышел в 1891 году приложением к газете «Орловский вестник», где тогда служил автор.
Последние поэтические работы Бунина помечены 1952 годом. На протяжении жизни художник издавал свои стихотворения и переводы отдельными сборниками, равно и вместе с прозой. Последнее было для него крайне существенно: «я не отграничиваю стихов от прозы».
В собрания сочинений Бунина разных лет входили стихотворения и переводы. Следует отметить, что работы Бунина-поэта и на родине, и в эмиграции воспринимались весьма различно: от высоких похвал до полного неприятия. В последнем особенно усердствовала литературная молодежь 1910-30-х годов.
В сравнении с российскими годами в изгнании Буниным написано весьма немного стихотворений. Бунин всегда был чрезвычайно взыскателен к своим стихотворным сочинениям, так же как и к прозаическим. Он часто перерабатывал ранее созданные стихи: вносил стилистическую правку, сокращал, менял названия.
Бунин строго и чётко определил состав и редакции текстов своего собрания стихотворений. Многие замечательные произведения, к сожалению, остались за его пределами. В 90-е — 900-е годы Бунин-поэт прошёл путь от первых публикаций в провинциальных и столичных изданиях до широкого признания его права «на одно из главных мест среди современной русской поэзии» (слова А.А. Блока). Признание также выразилось в присуждении Бунину дважды Пушкинской премии Императорской Академии наук, в которую он был избран почётным академиком в 1909 году.
В поэтическом наследстве художника это очень интенсивный период, количественно наиболее обширный.
Самой заметной стихотворной книгой Бунина стал сборник «Листопад» (1901). В 1900-е годы складывается литературная репутация поэта как приверженца классических традиций, парнасца, воинствующего антимодерниста и «последовательного контрсимволиста» (слова В. Ф. Ходасевича).
В 1934 году Бунин писал о своих трудах и днях 10-х годов: «...я чувствовал, как с каждым днём всё более крепнет моя рука, как горячо и уверенно требуют исхода накопившиеся во мне силы. Но тут разразилась война, а затем русская революция <…>. Я покинул Москву в мае 1918 года, жил на юге России, переходившем из рук в руки «белых» и «красных», а в феврале 1920-го года, испив чашу несказанных душевных страданий, эмигрировал за границу».
1910-е годы —время высшего расцвета бунинского искусства на родине. Писатель стал одной из центральных фигур русской литературы. Он много странствует по России и за границей (Ближний Восток, Западная и Южная Европа, Цейлон). Впечатления от этих путешествий описаны в многочисленных сочинениях Бунина в стихах и прозе. Бунин-поэт часто обращается к религиозно-сакральным темам (Христианство, Ислам, Буддизм), образам отечественной и мировой истории, к героям русского и мирового эпоса. Усложняются образно-стилистические и ритмико-интонационные особенности его лирики.
Многие стихотворения 1916-1918 годов пронизаны лирической взволнованностью, прямым и острым выражением чувств. Стихотворения Бунина печатаются в собраниях его сочинений, в сборниках этих лет вместе с прозой, в альманахах, журналах и газетах.
В изгнании И. А. Бунин прожил с ранней весны 1920 года и до своей кончины в ноябре 1953-го. Большая часть самых значительных произведений писателя — проза, эссеистика, философская публицистика и воспоминания — написана в эти годы. Писатель охотно и часто печатал в эмигрантских изданиях свои старые вещи в новых редакциях. В свои книги рядом с рассказами и повестями Бунин помещал и стихотворения. Они также вошли в его Собрание сочинений в 11–ти тт. (Берлин, изд. «Петрополис», 1934-1936 гг.).
В 1929 году в парижском издательстве «Современные записки» были изданы «Избранные стихи» Бунина, куда вошли произведения, созданные более чем за сорок лет. О книге много писали в эмигрантской печати. Особенно содержательны, глубоки и оригинальны статьи и рецензии Ф.А. Степуна, Н. Тэффи, В.Ф. Ходасевича, Г.В. Адамовича, В.В. Вейдле, В.В. Набокова.
Несколько стихотворений, сочинённых в 40-50-е годы, автор опубликовал в книге «Весной, в Иудее. — Роза Иерихона» (Нью-Йорк, Издательство имени Чехова, 1953).
Вспоминая 20 — 30-е годы, да и 40-е прошлого столетия, Георгий Адамович, примечательнейший персонаж той эпохи, писал: «Иногда, в пору расцвета русской литературной жизни в Париже, при спорах о поэзии на каком-нибудь собрании дело доходило до того, что о Бунине как о поэте просто-напросто забывали, и случалось это не раз. Называли имена Блока, Анненского, Гумилёва, Ахматовой, Ходасевича, Мандельштама, Пастернака, некоторых других, а о Бунине никто не упоминал. Бывало, он сидел тут же, в первых рядах, по привычке делая вполголоса с места иронические замечания, и все присутствующие, все спорившие знали, помнили, что это — большой русский писатель, гордость нашей новой литературы. Но забывали, что это и поэт». Странная, мягко говоря, забывчивость, памятуя о дарованиях, судьбах и чуткости многих, старших и младших, так или иначе соприкасавшихся с Буниным и его искусством.
Подобное сопровождало художника всю жизнь и не могло не вызывать в его страстной и пристрастной натуре недоумение, огорчение и ревность к чужому. Объяснить это общее мнение о бунинской поэзии некоей слепотой невозможно. Дело здесь в чём-то другом.
Потому не кажется странной и самовлюблённой запись Бунина в дневнике за 1943 год: «Перечитывал <…> свои «Избранные стихи». Не постигаю, как они могли быть не оценены». Знаменательное и очень трогательное признание, хотя звучит мальчишеская обида и недоумение.
К сожалению, особенно в наше время распространены попытки сделать из великого художника и великого русского характера заштатного белогвардейца, грозного врага тоталитаризма. Бунин-то чувствовал, понимал и видел, при всей его гневной жёлчи, несколько подругому — «Приму всё, что будет благом для родины».
Осенью 1917 года он писал, и не только в связи с известными событиями, которые надвигались на Россию, но о гораздо большем, что вскоре станет жутью столетия:
Презренного дикого века,
Свидетелем быть мне дано,
И в сердце моём так могильно,
Как мёрзлое это окно.
А в дневнике, в марте 1941: «Три раза в жизни был я тяжко болен по два, по три года подряд, душевно, умственно и нервно. В молодые годы оттого так плохо и писал. А нищета, а бесприютность почти всю жизнь! А несчастные жизни отца, матери, сестры! Вообще, чего только я не пережил! Революция, война, опять революция, опять война — и все с неслыханными зверствами, несказанными низостями, чудовищной ложью и т.д.! И вот старость — и опять нищета и страшное одиночество — и что впереди!» Это признание великого русского художника, «искушённого в слове» и мирской славе. Сколь многое, неотвратимое и страшное, он предчувствовал и предрекал задолго до всех потрясений, крушений «большого ветра из пустыни»:
Вот встанет бесноватых рать
И, как Мамай, всю Русь пройдёт.
Но пусто в мире — кто спасёт?
Но Бога нет — кому карать?
1916
Своекорыстные пророки,
Лжецы и скудные умы!
Звезда, что будет на востоке,
Ещё среди глубокой тьмы.
1916
Ночь — долгая, хмурая, волчья,
Кругом всё снега и снега,
А в доме лишь мы да иконы
Да жуткая близость врага.
1917
Сбылось и сбывается всё, предначертанное поэтом:
Народ мой! На погибель
Вели тебя твои поводыри!
Таково бунинское стояние во правде, его «огненная несговорчивость» со временем и временами. Суровая твёрдость воззрений определяла его сторонность в суете и обольщениях художественной жизни. Он никогда не служил злобе дня, он старался служить добру вечности. Как прав был Владислав Ходасевич: «Бунин обогащает нас опытом, а не ”идеями”».
Уже с конца 90-х годов XIX века стихотворения и переводы Бунина становятся в восприятии критиков и читателей хрестоматийными и образцовыми, в традиционалистскиклассическом смысле.
Растущее с годами признание превращает его в почтенного поэта-лауреата, которого принято противопоставлять новым течениям, явлениям, именам. Для многих он представляется последовательным и одиноким антимодернистом. Одни находят в этом высокое достоинство, для других оно — свидетельство эстетической ограниченности и даже эпигонства. Последнее, по мнению поэта-современника, — следствие «бедного мировоззрения».
Поэзия Бунина будто обретается в стороне от ослепительного расцвета «русского лиризма» в XX столетии. Её всегда ценят, но чаще всего не любят. Поэт в прозе и прозаик в стихах — примерно таков литературный приговор, который звучит и в наши времена. Вряд ли можно назвать случайным неприятие стихов Бунина, безразличие к ним значительных русских поэтов — Сологуба и Андрея Белого, Вяч. Иванова и Кузмина, Гумилёва и Мандельштама, Цветаевой и Ахматовой, Хлебникова и Маяковского, Клюева и Есенина, и многих других. «Буря и натиск» в русской поэзии не нуждались в Бунине-стихотворце.
Равнодушие к поэзии Бунина испытывали и те, кто высоко ставил его повествовательное искусство — Пастернак и Георгий Иванов. Исключения весьма редки. Для большинства русских поэтов Бунин-лирик был «весь в прошлом» (недаром ведь в связи с ним обычно называют имена Фета, А. К. Толстого, Полонского, А. Майкова), старомодным и архаичным — да, чувство природы, прекрасный язык, «ветхозаветный стих» (определение Брюсова); конечно мастер, но причём тут поэзия? Где орфическая музыка, внушающая стихия, образность, метафоризм, ассоциации, формальная авангардность, всякого рода «открытия». Вот что писал о стихах Бунина в 1910-х годах Николай Гумилёв: «В них всё понятно и ничего не прекрасно»; «Наблюдательность без увлечения наблюдаемым». Убийственные замечания большого поэта и проницательного судии. Десятилетиями такое отношение было расхожим и привычным. А сколько написано и наговорено о барской брезгливости, парнасском холоде и высокомерной риторике Бунина. Вряд ли есть основания оспаривать искренность многих оценок бунинской поэзии.
Но почему-то не звучат в полную силу мнения значительнейших русских художников, вовсе далёких Бунину, даже чуждых ему — Александра Блока, Владислава Ходасевича, Владимира Набокова. Им по праву принадлежат наиболее глубокие и точные характеристики поэзии Бунина, притом нелицеприятные и честные. Это прежде всего относится к Александру Блоку. Сколько-нибудь близких отношений между поэтами не было. Бунинские оценки и характеристики личности Блока, его творчества и общественного поведения всегда враждебно пристрастны, часто грубы, хотя и не лишены сложной мучительности. Блок был несравненно объективнее и справедливее. Он жёстко судил недолжное, по его мнению, в бунинской лирике («Грешно <…> заставлять петь свою свежую лирическую душу, когда она не хочет петь»), но всегда с благородством отмечал в ней «безупречное и единственное», «прекрасное». Близкий Блоку поэт и переводчик В. А. Зоргенфрей в своих воспоминаниях о великом русском поэте писал, что Блок высказывался о Бунине, «как о первоклассном современном поэте; формальная, по чисто внешним признакам, отдалённость его от новых течений поэзии, не оказалась для Александра Александровича решающим доводом». Это в высшей степени замечательно. Это делает честь духовному рыцарству Блока.
Ходасевич писал в статье 1929 года об «Избранных стихах» Бунина, что как лирик он совершенно иной породы и природы, внятно очертил то, что можно назвать особенностями, своеобразием Бунинской поэзии, его «поэтическим принципом». Здесь уместно привести лишь два сугубо частных высказывания Ходасевича: «…Бунина называют холодным. В действительности, он не холоден, он целомудрен». И второе: «В сравнении с символистами Бунин как бы ставит форму на место».
Поэзия Бунина столь же нова, сколь традиционна. В его стихах возвращение творящей воли к истоку дней поневоле воссоздаёт прошлое как вечную напряжённость бытия, захватывая своим движением что-то из будущего и вообще вневременного. И всегда при неслыханной ощутительности физическо-чувственной стороны жизни, пустяшного и высокого, случайного и предопределённого судьбой:
Как дым пожара, туча шла.
Молчала старая дорога.
Такая тишина была,
Что в ней был слышен
голос Бога…
Или подобное, остро-модерное, «энергически картинное», мерцающее:
Она лежала на спине,
Нагие раздвоивши груди,
И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь её во сне.
Ходасевич восхищался неприхотливыми, простенькими, милыми и содержательно огромными стихами «архаиста-новатора» Бунина:
Зачем под мерный шум дождя,
Томясь всем миром и сторожкой,
Большеголовое дитя
Долбит о подоконник ложкой?
В стихах Бунина воплощён, если воспользоваться словами Михаила Бахтина, «своеобразный лирический стыд себя, стыд лирического пафоса, стыд лирической откровенности». Отсюда общий тон благородства. Среди многих достоинств того, что писал Бунин, всегда ощущается генеалогическая и генетическая породистость. Если в русской поэзии XX века произошёл взрыв лиризма, то Бунин, это отметил Ходасевич, изгнал из своих стихов «фермент лиризма». Значит ли это, что лирическое исчезло? Нет. Оно преобразилось. Родилась единственная в своём роде поэтика единичного. В наши дни об этом подробно и доказательно писал прозаик Михаил Петров. Петр Бицилли, мыслитель и учёный, которого ценил Бунин, отмечал в 20-е годы: «Бунин создал свой метод, который оказался прямой противоположностью метода символистов. Последние шли от слова к вещам. Бунин шёл от вещей к словам». На это же указывала обожаемая Буниным Тэффи: «Всегда, в каждой строфе (Бунина — В.С.) вы найдёте такое слово или такой образ, который восхищает своей необходимостью». Она же заметила, что слово в стихах Бунина — «нигде не «около»».
А вот признание самого Бунина: «Я всё физически чувствую? Я настоящего художественного естества. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду — и как остро. Боже мой, до чего остро, даже больно».
В стихах Бунина, вроде бы удалённых от «забот и неволь», предстают потрясённое сознание и смятенное чувство человека нового времени. Это касается всего: прошлого и настоящего, земли и неба, красоты и ужаса, души и духа, плоти и разума, «родного и вселенского»:
Небо высится звёздное
В грозной славе своей.
Какая мощь! Как при подобной краткости, словесной аскезе многолик смысл, который держится на «единственном» слове:
Лишь мне звучал тот довременный
Глаз бездны в гулкой тишине.
«Гулкая тишина», «грозная слава звёздного неба» — вот оно существенно бунинское. Бунин и в прозе, и в стихах, всегда изобразитель.
Никакого выражения вне полноты изображённого для него не существует. Правдивое и строго резкое изображение как раз и открывает бездны, «роспись мира», по выражению Набокова.
Бунинские частности и единичности, необходимые единственности в пределах стиха, поддержанные ритмической чёткостью ичистотой,творят могучую содержательность, где едины эпическое время и лирическое пространство. Вот почему Бунин — не добродетельный создатель хрестоматийных пейзажей и носитель хорошего тона в поэзии, но дерзкий создатель русских стихотворных шедевров. Припоминаются слова Льва Толстого, обращенные к Фету: «лирическая дерзость свойство великих поэтов».
Кстати, о пейзажах, о природе. Изображение природы — одно из несомненных достоинств искусства Бунина, признаваемое даже недругами. Верно, объяснения большей частью банальны — изучал, вглядывался, знал, понимал, чувствовал. У поэта совершенно особое, именно бунинское «чувство природы». И об этом лучше всего у самого поэта. В «Жизни Арсеньева» герой, прообразом которого в значительной мере был сам автор, читает стихи Фета и Полонского возлюбленной и объясняет ей их: «…нет никакой отдельной от нас природы, …каждое малейшее движение воздуха есть движение нашей собственной жизни».
Бунин не раз писал и говорил о своём особенном ощущении пространства и времени. «Рождение никак не есть моё начало. Моё начало в той, непостижимой для меня тьме, в которой я был от зачатия до рождения, и в моём отце, в матери, в дедах, в прадедах, в пращурах, ибо ведь они тоже я.» И вот это — «они тоже я» надо почувствовать самому, изобразить и заставить других почувствовать то же, причём — в личном опыте. Потому и таков Держатель мира в его стихах:
Бог, в довремённый хаос погружённый,
Мрак сотрясает ропотом своим.
Набоков справедливо писал о том, что в стихах Бунина живёт «музыкальное перечисление действий или вещей», а «уловляя световую гармонию в природе, поэт преображает её в гармонию звуковую…».
И ещё нечто важное — историческое очень трудно поддаётся художественному изображению. Даже большие художники невольно оказываются во власти стилизации. Бунин здесь всегда победитель, потому что он чувствует душу предания, душу памяти. Он записал в дневнике: «Церковь Спаса-на-бору. Как хорошо: Спас на бору! Вот это и подобное русское меня волнует, восхищает древностью, моим кровным родством с ним».
Нечто частное в прозе и стихах Бунина всегда является живой частью безгранично огромного. Не о чём, а что — так умел он живописать. Это небо, море, степь. Огромное он интимно приближает к познающему сознанию за счёт невообразимо правдивой частности:
И верховой кивал, как неживой,
Осыпанной звёздами головой.
1916
Или:
Скрылись кресты
Соловецкой обители.
Пусто — до полюса.
В блеске морском
Лёгкою мглой убегают святители
Три мужика-старичка босиком.
1916
А ведь эта величавая картина держится на простецком выражении «босиком».
Если вернуться к «единственному» слову, даже в нескольких строках оно строит картину, в которой частное, оставаясь частным, восходит к всеобщему и придаёт ему свойство человеческого, обретаемого в незатейливом чувстве или созерцании.
Грачей пролётные стада
Кричат и весело и важно.
Как художественно уместно это «важно».
Нахохлясь, кобчик спит на кочке у дороги,
Покрытый пылью матовой росы..
«Пыль» росы… Бунин называет голос кукушки «юным». Женский портрет — скупое перечисление черт, а изображение дарует нам прикосновение к очарованию, прелести, женственности, безмерно многому:
Блеск тёмных глаз, румянец под загаром,
Худые милые уста…
Любовь и женщина… И здесь Бунин неотразим:
Через века найду в пустой могиле
Твой крест серебряный, и вновь,
Вновь оживёт мечта
о древней были,
Моя неутолённая любовь…
«Встреча» происходит в огромном мире и сама становится огромной:
Но был ещё блаженно пуст
Тот дивный мир, где шли мы рядом.
Почти всегда принято говорить об удалённости Бунина от современной ему поэзии. Но сколько таинственных сближений, какое родственное эхо царит в его стихах. О влияниях или заимствованиях не может и речи идти. Вот «блоковское»:
Когда на тёмный город сходит
В глухую ночь глубокий сон,
Когда метель, кружась, заводит
На колокольнях перезвон..
А эта волшебная лёгкость:
Просыпаюсь в полумраке.
В занесённое окно
Смуглым золотом Исакий
Смотрит дивно и темно.
Ну просто «петербургская школа». Или дерзостная авангардность, излом рисунка и музыкальное напряжение.
С застывшими в блеске зрачками,
В лазурной пустой вышине,
Упруго, качаясь, толчками
Скользила она по струне.
***
Где некая сжатая сила
Струну колебала, свистя,
Где тихо над бездной скользила
Наяда, лунатик, дитя.
Написано давным-давно, а слышится Заболоцкий. И совсем неожиданное присутствие стихий Осипа Мандельштама:
Ты высоко, ты в розовом свете зари,
А внизу, в глубине, где сырей и темней,
В узкой улице — бледная зелень огней,
В два ряда неподвижно блестят фонари…
***
Ты глядишь из окна, как смешал Петроград
С мутью дыма и крыш мглисто-алый закат.
А какой красотой, силой и нежностью наполнены лирические создания Бунина — «Родине» и «Одиночество» (восхищённый Блок прочитал в этой вещи «своё»), «Песня» и «Псковский бор», «Мушкет» и «Новый храм», «Шестикрылый» и «Канун», «Молодой король» и «Михаил», «Последний шмель» и «Петух на церковном кресте», «Снег дымился в раскрытой могиле…» и «И цветы, и шмели, и трава, и колосья…», «Святогор и Илья» и «Изгнание».
Редкие достоинства оригинальной поэзии Бунина в полной мере сказались и в его переводах, которые Иннокентий Анненский назвал «прекрасными».
Среди выдающихся русских переводчиков зарубежной поэзии — таких как Иннокентий Анненский, Вячеслав Иванов, Валерий Брюсов, Константин Бальмонт, Фёдор Сологуб, Александр Блок, Максимилиан Волошин, Владислав Ходасевич, Николай Гумилёв, Михаил Лозинский, Марина Цветаева, Анна Ахматова, Борис Пастернак, Николай Заболоцкий — имя Ивана Бунина занимает самое достойное место.
Работы Бунина принадлежат к высшим достижениям русской школы поэтического перевода вообще.
Первые в этом роде опыты юного поэта относятся к началу 90-х годов XIX века. После 1915-1916 годов Бунин переводами не занимался. Но на протяжении длительного времени продолжал помещать переводы в изданиях своих сочинений, порой вместе с прозой и стихотворениями. В разные годы своей жизни Бунин вносил в тексты переводов многочисленные поправки.
С английского языка Бунин перевёл произведения американского поэта Генри Лонгфелло, английских поэтов Джорджа Гордона Байрона и Альфреда Теннисона; с французского — стихотворения Альфреда де Мюссе, Леконта де Лиля, Франсуа Коппе; с итальянского — Франческо Петрарки, с польского — Адама Мицкевича и Адама Асныка, с украинского — Тараса Шевченко, а также армянских и еврейских поэтов. Всё, чего касался Бунинпереводчик, стало первостепенным явлением русской поэзии. Но в переложениях всегда светится дух и обаяние подлинника.
Варлам Шаламов в связи с «Песней о Гайавате» отметил и общее свойство бунинских переводов: «Бунин добился той сжатости, той меткости и верности определений, сравнений, уподоблений, той чёткости звукообразов, которая обеспечила его переводу такую долгую и такую славную жизнь». Лучше и точнее не скажешь.
А в заключение просится позднее упование Георгия Адамовича: «Есть много шансов, что правдивые, скромные, духовно-честные бунинские строчки переживут в нашей литературе иные пышные вычуры или словесные туманы, казавшиеся когда-то полными глубокого смысла». Нынче, в начале XXI века и третьего тысячелетия, совершенно очевидно, что пережили