Наталия Трубицина - Статья из Альманаха "Бунинские Озерки" 2015

Наталия Трубицина Кандидат филологических наук, доцент, заведующая научно-исследо­вательской лабораторией «Бунинская Россия» ЕГУ им. И.А.Бунина.

МОТИВЫ УСАДЕБНОГО ТЕКСТА В РАССКАЗЕ И.А.БУНИНА «ПОЗДНИй ЧАС»

  Метафизическое путешествие И.А.Бунина в родной Елец, со­вершённое писателем в 1938 году в рассказе «Поздний час», неодно­кратно становилось предметом ли­тературоведческой интерпретации. Так, Н.Ю.Желтова отметит: «Свобод­ный поток сбивчивых воспоминаний, похожих на обрывки сновидений, но все же имеющих внутреннюю логи­ку, образует повествовательный кар­кас произведения. Словосочетание «поздний час» в рассказе выступает синонимом «вечной несокрушимо­сти» прошлого, которое своими цеп­кими коготками упорно цепляется за светлые мгновения жизни, становя­щихся ещё ярче в обрамлении «тём­ных аллей» человеческой памяти» [1, 15]. Исследования в русле литера­турного краеведения С.В.Красновой, Г.П.Климовой, А.В.Дмитриева по­зволили составить литературные маршруты по рассказу И.А.Бунина «Поздний час», отмечая наличие в нём локального городского текста.

  Однако, на наш взгляд, в этом произведении присутствует ещё один сверхтекст – усадебный, кон­цепцию которого подробно разрабо­тал В.Г.Щукин. Автор работы «Миф дворянского гнезда. Геокультуроло­гическое исследование по русской классической литературе» считает, что «усадебный текст классической русской литературы выражает эле­гическую ностальгию по утрачивае­мому райскому саду – символу кра­соты и благоденствия» [2, 318]. При этом Щукин отмечает, что текстом­кодом в данном случае служит не би­блейское повествование об изгнании из рая, а античная легенда о «золо­том веке» и его «не внезапной, а рас­тянувшейся на длительное время агонии» [2, 318].

  Исследователь, опираясь во многом на концепцию В.Н.Топорова о Петербургском тексте русской ли­тературы, выделяет «необходимые и достаточные», с его точки зрения, свойства, позволяющие отнести то или иное произведение к усадебному тексту: соотнесённость содержания с мифом усадьбы как утрачиваемо­го (или утраченного) рая; усадебный хронотоп, то есть состояние счаст­ливой безмятежности и покоя в зам­кнутом пространстве обустроенной природы; душевные переживания и впечатления героев, изображение которых трудно себе представить вне описаний природы; меланхоличе­ский лирический подтекст, служащий для создания специфического настро­ения отрадно-ностальгической гру­сти; идиллико-элегическая жанровая модальность, зачастую переходящая в мелодраматизм; главенство автора над изображаемым миром, идеоло­гическая и стилистическая одномер­ность (монологичность) авторского слова и слова героя [2, 320]. Подобные свойства мы наблюдаем и в «Позднем часе», только место усадьбы в расска­зе занимает целый уездный город.

  Извечной темой усадебной ли­тературы считается приезд в родное гнездо и связанный с этим мотив воспоминания-узнавания. Для это­го характерна структурная схема: «всё также, только…». Как правило, предметы природного и культурно­го ландшафта предстают перед при­ехавшим в усадьбу героем в умень­шенном виде. В «Позднем часе» герою «немного уже» кажется Ста­рая улица, одна из основных целей его путешествия. Всё остальное оста­лось прежним, узнаваемым – гимна­зия, базар, монастырь, кладбище.

  Изменилась река, причём она стала не просто больше, но ещё и су­доходной (чего в елецкой реально­сти никогда не было). Для чего автор включает эту деталь? Нам думается, что река здесь играет роль границы, отделяющей своё, родное, уездное пространство города от всего осталь­ного, чужого мира. Недаром рас­сказчик отметит, что то же «было и в Ярославле, и в Суэцком канале, и на Ниле» [3, 31], и даже в Париже на реке Сене. Таким образом репре­зентируется традиционная бинарная оппозиция «своё-чужое», характер­ная для усадебного текста, когда мир усадьбы отделяется от естественной природы. В поместье эту функцию выполняют ограда или забор, вы­строенные вдоль господского парка или сада, здесь – река.

  Усадьба этимологически связа­на с садом и оседлостью. Сад – явле­ние рукотворное, он метонимически являет собой рай, Эдем, сакральное место. Сад выступает значительным атрибутом и родного рассказчику уездного города. Сразу открывший­ся с моста герою город «темнеет са­дами». И далее: «одни сады чуть слышно, осторожно трепетали ли­ствой от ровного тока слабого июль­ского ветра» [3, 32]; «свернул в эти просторные улицы в садах» [3, 32]. Кульминационная сцена расска­за также происходит в «подсохшем к осени саду» его возлюбленной.

  Воспроизведённое памятью ге­роя любовное свидание отвечает всем канонам усадебного текста, несмотря на то, что действие происходит в про­винциальном городе. Как заметит В.Г.Щукин, к «сигналам» усадебного текста можно отнести «ретроспектив­ность повествования», «склонность к импрессионистическим, а не экс­прессионистическим зарисовкам», «способная сильно и самоотвержен­но любить девушка», «тайные свида­ния в «таинственных» местах», «лю­бовные перипетии и разочарования» [2, 320-321]. Повествование рассказа ретроспективно, картины импресси­онистичны. Присутствуют и другие «сигналы» усадебного текста.

  Главная героиня в «Позднем часе» соответствует образу «турге­невской» девушки – «просто убран­ные тёмные волосы, ясный взгляд, лёгкий загар юного лица, лёгкое летнее платье, под которым непо­рочность, крепость и свобода моло­дого тела» [3, 33]. На свидании она в белом платье; герой чувствует её «всю» только через прикосновение к руке. Всё, что он замечает на тот момент в любимой, – это «лучистое мерцание» её глаз в сумраке.

  Место, выбранное для свида­ния, не просто «таинственный уго­лок». Оно, насколько возможно, максимально защищено: «Есть не­что совсем особое в тёплых и светлых ночах русских уездных городов в конце лета. Какой мир, какое бла­гополучие! Бродит по ночному ве­сёлому городу старик с колотушкой, но только для собственного удоволь­ствия: нечего стеречь, спите спокой­но, добрые люди, вас стережёт Божье благоволение, это высокое сияющее небо, на которое беззаботно погля­дывает старик, бродя по нагретой за день мостовой и только изредка, для забавы, запуская колотушкой плясовую трель» [3, 33]. Несмотря на такое благоденствие ночного уездного города, автор как бы ставит ещё один уровень защиты.

  По канонам усадебного текста свидание должно быть непремен­но тайным. Поэтому герой «тайком проскользнул» в сад: «Тихо отворил калитку, заранее отпертую тобой, тихо и быстро пробежал по двору и за сараем в глубине двора вошёл в пёстрый сумрак сада, где слабо бе­лело вдали, на скамье под яблоня­ми, твоё платье, и, быстро подойдя, с радостным испугом встретил блеск твоих ждущих глаз» [3, 33-34]. Ге­роиня ждёт возлюбленного в своём саду, который отгорожен от город­ского пространства забором. Этот за­бор не является защитой от социума, ибо «было уже так поздно, что даже и колотушки не было слышно, – лёг где-нибудь на скамье и задремал с трубкой в зубах старик, греясь в ме­сячном свете» [3, 34]. Сад возлю­бленной, этот «вертоград заключён­ный», охраняет героев от стихийных сил вселенной.

  Как заметит Щукин, приро­да напоминает о себе «из-за забора то величественной, то наводящей на мысль о ничтожестве человека картиной звёздных миров» [2, 323]. Неслучайно герой «краем глаза» видит «низко выглядывавшую из-за какого-то другого сада одино­кую зелёную звезду, теплившуюся бесстрастно и вместе с тем выжида­тельно, что-то беззвучно говорив­шую» [3, 34]. Ту же звезду он увидит ещё за одним забором – кладбищен­ским, где теперь покоится его возлю­бленная, но звезда эта уже «немая, неподвижная».

  Квинтэссенцией свидания и всего рассказа станут слова пове­ствователя:

  «– Если есть будущая жизнь и мы встретимся в ней, я стану там на колени и поцелую твои ноги за всё, что ты дала мне на земле» [3, 34]. Они сказаны у калитки после ночно­го свидания, при расставании. Герой ной, но проецирует его в вечность.

  Безусловно, бунинский усадеб­ный текст «Позднего часа» не самый идеальный его инвариант. Писатель в своём творчестве в принципе был далек от всякого рода эпигонства. Но отголоски литературного мифа «вертограда заключённого», состав­ляющего основу усадебного текста, достаточно ярко прослеживаются в этом произведении. Город моло­дости, город первой любви пред­ставлен Буниным в идиллико-элеги­ческой жанровой модальности, как место сакральное и благословенное, вызывающее особое настроение от­радно-ностальгической грусти.

Примечания

1. Желтова Н.Ю. Пространственно-временной континуум в прозе И.А.Бунина периода эмиграции // Национальный и региональ­ный «Космо-Психо-Логос» в художественном мире писателей русского подстепья. – Елец: ЕГУ им. И.А.Бунина, 2006. С.11-17
2. Щукин В.Г. Российский гений просвещения. Исследования в области мифопоэтики и истории идей. – М.: РОССПЭН, 2007
3. Бунин И.А. Поздний час / Собр.соч. в 6-ти т. М.: Сантакс, 1994. Т.6. С.31-36